Золотой петушок

Золотой петушок

Сегодня в театре прошел «Петушок» под управлением русского дирижера… или, вернее, русской дирижеры Марии Эклунд, которая, действительно, русская, но в афишах отчего-то пишут «Мария Эклунд, Швеция». Может, у нее гражданство шведское, не знаю, конечно…

Я происходящее в театре комментировать не очень люблю, и в этот раз не стану, но, зато, приведу слова одного из моих коллег по поводу сегодняшнего спектакля. «Я», — говорит коллега, — «сегодня впервые почувствовал себя слесарем-сборщиком завода ВАЗ. Вижу, что лажа, а поделать ничего не могу».

Такие оперы, конечно, требуют особого обращения, чтобы спектакль не превращался во что-то совершенно противоположное тому, что задумывалось автором и, вообще говоря, неплохо отражено в партитуре…

По ходу дела отыскал только что в залежах собственных заметок некий набросок с комментариями как раз про «Золотого петушка». Предполагаю, что и текст, и комментарии взялись из моего же собственного ЖЖ, но, поскольку там я его отыскать почему-то не смог, копирую сюда. Видимо, когда-то я хотел из этого сделать статью, но точно помню, что такой статьи я не писал. Значит, пусть будет здесь — хотя бы и в виде черновика.

Два «Золотых петушка» в театре произвели такое впечатление, что пришлось перечитать сказку Пушкина. В которой, надо сказать, нашел подтверждение если не всем, то многим собственным домыслам.

Надо сказать, что сказка это, конечно, совершенно не смешная. Более того, несмотря на антураж, ее и «народной» трудно назвать. Во всяком случае, в том смысле, который мы вкладываем в понятие «русская народная сказка», и который так хорошо ощущается в других сказках Пушкина. В этом есть даже некоторое лукавство: ведь общий стиль все равно остается беспечным, наверное, можно даже сказать «непринужденным»… Тем не менее, отсутствуют всякие отступления, что, вообще говоря, не характерно для Пушкина, почти нет описаний и «раскрасок». Одно только действие, развивающееся стремительно и напряженно. Смерти Додону явно не миновать, и остается только сплести сеть из событий, которая опутает его намертво. Более того, если на секунду представить себе, что Додон стал хоть чуть благороднее, чуть мужественнее — типа Руслана — сказка автоматически обернулась бы настоящей трагедией.

С другой стороны, если попробовать убрать всю сказочную атрибутику или, во всяком случае, не придавать ей значения (направление, которое у Пушкина, отчасти, просматривается) — получится и вовсе что-то невообразимое: жуткий фантастичный рассказ — то ли сон, то ли явь — скорее, даже «видение».

Римский-Корсаков, кажется, пошел именно по второму пути. Особенно хорошо видно это становится, если посмотреть в партитуру. Все «сказочное» из партитуры убрано. Колдун превращается в Звездочета, и появляется практически только в Прологе и Эпилоге (если не считать его эпизодических появлений в первом и втором актах). Все элементы сказки (сам Звездочет, Петушок, шатер, Шамаханка и т.д.) в опере появляются как данность, не выглядят произведением каких-то особенных колдовских чар, вернее, внимание не останавливается на природе перечисленного, будто суть сюжета и не в нем вовсе, а в чем-то другом, скрытом, но гораздо более реальном и страшном, перед чем бледнеют любые «сказочные» кошмары.

Если, действительно, хоть одним глазком посмотреть в партитуру, то выяснится, что на самом деле не существует воображаемых противоречий между тем, насколько серьезна музыка оперы и тем, насколько «несерьезен» текст. Уж наверное, Бельский писал ремарки в либретто не без согласия Римского, а скорее даже по его наущению. И неважно, что многие сценические положения в опере, да и весь стиль либретто чуть-чуть не выходит на уровень шутки, хохмачества. Смысл, суть, на что явно указывают многие вещи в партитуре, несмотря ни на что, продолжают довлеть, остаются главными в опере. Вот, допустим, самое начало:

«Еще до раскрытия занавеса чувствуется, что предстоит нечто чрезвычайно важное и торжественное».

«Важное и торжественное», о, как! И, какую ремарку не взять далее, ни в одной, нигде не найти даже намека на шутливость. В этом смысле чудесный пример — описания мест действия второго и третьего актов.

Второй акт:

«Темная ночь. Тусклый месяц кровавым светом озаряет ущелье, поросшее кустарником, и крутые стены скал. Горный туман пеленой заполняет все впадины. Между кустами и на голых холмах лежат тела убитых воинов, как бы окаменевшие в последней борьбе. Орлы и другие хищные птицы сидят на трупах стаями и испуганно снимаются при порывах ветра. Два коня стоят неподвижно, понурив головы, над телами хозяев — царевичей. Все тихо, безмолвно и зловеще».

Третий акт:

«День жаркий и пока еще солнечный, но с востока ползет темно-свинцовая туча и воздух насыщен предчувствием страшной грозы. Все ждут Царского поезда в какой-то неопределенной тревоге».

Берем первое описание. Это не сказка. Это какая-то «Песнь о Роланде»! Да и вторая процитированная (с сокращениями) ремарка четко дает понять, что Римский вовсе не задумывал «Петушка» как нечто комическое. Особенно, если вспомнить при этом, что за музыка во вступлении к опере, в «сне» из Первого действия, во вступлении ко Второму действию, практически всю целиком музыку Шамаханки и т.д.).

Собственно, Римский, как всегда, находит в сюжете гораздо более важные вещи, чем может показаться на первый взгляд. Иными словами, он пишет вовсе не комическую (или, что говорят еще чаще, «обличительную») оперу, но снова задается вечными вопросами бытия…

Додон, что у Римского, что, тем более, у Пушкина, вовсе не «духовной жаждою томим». Даже наоборот. Однако, если следовать музыке, в нем есть и твердый характер и, что называется «порода». Одним словом — он далеко не шут и не глупец. И у него, как и у любого человека, есть свой как бы воздушный замок, своя мечта. Замки у всех, разумеется, разные. Для кого — хмурые и неприступные, для кого — уютные.. Если проводить параллели с операми того же Римского-Корсакова, то у него этот момент акцентируется много раз: достаточно вспомнить Мизгиря со Снегурочкой, Садко с Волховой, Яромира с Младой (кстати, купил себе Младу недавно, но так и не успеваю послушать целиком).

Додону замок попался, возможно, в теории не такой уж неприступный, но все же не по его силам. Он увидел перед собой не Снегурочку даже — у той «душа ждала», хоть и не могла ничего отдать взамен — а какую-то «вещь в себе»: красоту, но ту самую, про которую у Достоевского написано, что она «страшная и ужасная вещь». И вот, почему Додон должен умереть: в нем нет этой самой «духовной жажды», духовности, созидательности. Он погибнет именно с помощью своего замка, своей Мечты, потому что не хотел ничего, напротив, поддался на искушение царствовать, ничего не создавая, не творя. Воплощение Мечты — процесс затратный, требующий полной отдачи, но, в самом деле, не может же Додон быть соединяющим звеном мысли (созидания) и чувства (мечты).

Именно поэтому дело оканчивается появлением Звездочета с сообщением о том, что «…кровавая развязка, сколь ни тягостна она, волновать вас не должна. Разве я лишь да царица были здесь живые лица. Остальные — бред, мечта, призрак бледный, пустота…» Иными словами, «все преходящее есть лишь подобие», т. е. услышанное является лишь эпизодом вечного становления…

————————————————

Так литературной источник этой (единственной) сказки Пушкина, не русские-народные сказки, а «Легенда об арабском звездочете» Вашингтона Ирвинга, отсюда и многое, о чем Вы пишете. У Ахматовой есть хрестоматийная для филологов статья об этой сказке.

Вот комментарий С.М. Бонди:

http://www.rvb.ru/pushkin/02comm/0801.htm

————————————————

Спасибо за ссылку, почитаю сейчас. Только вот «единственной» — это Вы к чему? К тому, что это единственная сказка Пушкина, у которой литературный источник, в этом смысле?

————————————————

угу, именно в этом

————————————————

Каждый за себя, называется! Вот Бонди пишет:

Распространенности подобных толкований способствовала широкая популярность оперы Римского-Корсакова «Золотой петушок» (1907), в которой сюжет и образы пушкинской сказки были совершенно переосмыслены: царь Дадон изображен ленивым, трусливым и предельно глупым; таково же и все «Дадоново царство» — его сыновья, советники, войска и весь народ. У Пушкина нет ничего подобного.

Ну, что ж такое! Он кроме Пушкина вообще ни о чем не подозревает, что ли? Какой же Додон у Римского «предельно глупый»? Из чего это следует, интересно? Римского, как и Пушкина, цензура достала с этим «Петушком», но это совершенно не говорит о том, что Римский каким-то образом исказил замысел Пушкина: он его додумал, дополнил, углубил, может быть… Заострил внимание на каких-то деталях… И оба они решали задачи, далеко лежащие от создания банальных политических памфлетов, так или иначе.

————————————————-

🙂

Ну, да, подозреваю о проблемах РК с цензурой Бонди не подозревал…

Если найдете, почитайте еще статью Ахматовой, она хорошая, насколько я помню. (если не найдете, но интересно — могу в принципе отсканировать, там страниц 10, не больше)

—————————————————

Нет, я не знаю, может, и подозревал, это я уж так…

Просто он как-то так походя про «Петушка» Римского прошелся, а ведь там все не совсем так, как он говорит… 🙂