Брамс, тарам-парам-парам, Брамс..

Мы когда-то собирали записи. Записям на дисках посчастливилось быть каталогизированными в цифровом виде, да и полка с дисками, как ни странно, оказалась прочнее.

Записям на кассетах повезло меньше – они перечислены только в тетрадке, а полка для них оказалась какой-то хлипкой, поэтому за последние десять лет обрушивалась раз пять. Оно бы и ничего, поскольку записи на кассетах требуются все меньше.. Слишком много уже оцифровано – и в основном не мной.

Но временами встречаются – вернее, вспоминаются – какие-то записи, которые мной оцифрованы вовремя не были, на дисках куплены тоже не были, а нужда в них нет-нет, да появится. Хотя помнятся они чуть лучше, чем наизусть. В этот раз речь зашла о записи кларнетового квинтета Брамса в исполнении Владимира Соколова и Квартета имени Шостаковича.

Забегая вперед – кассету я так и не нашел, и ссылку тоже, так что искомое приветствуется в комментах.

Лет пятнадцать назад я и сам не понимал, почему Брамс мне нравится много больше, чем Вагнер. Толкиен тогда был непосредственным кумиром, так что было удивительно, почему мифология и музыка Вагнера не торкает примерно тем же способом. Вот как-то нет.

Полнеба обхватила тень,
Лишь, на западе бродит сиянье –
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись, очарованье.
Пускай скудеет в жилах кровь –
Но в сердце не скудеет нежность.
О, ты, последняя любовь!
Ты и блаженство, и безнадежность.

Видимо, сказалась общая всеядность – разница между Пушкиным и Тютчевым различалась не вполне. А Брамс оказался любовью на всю жизнь, что в более зрелом возрасте, видимо, нормально, а в молодом – скорее, извращение.

Тем не менее, факт остался фактом, записи засушивались до дыр. Тогда были только кассеты и кассетные плейеры, для которых на двухкассетнике создавались копии с записанных оригиналов, чтобы не портить, слушавшиеся по дороге на учебу – жуткая и тогда слишком дорогая для меня технология, которая, тем не менее, позволила сохранить пару действительно ценных записей хотя бы на кассетах – в цифру я их до сих пор не перевел. Все впереди.

Брамс на этих дополнительных кассетах занимал значительное место – даже буквально. В сумке приходилось носить штук пять-шесть кассет. Изначально хрестоматийную тогда запись – Ашкенази и струнники из Кливленда – вытеснила Роза Тамаркина с Квартетом Большого театра.

Почему первая запись оказалось хрестоматийной понятно – ее просто услышал первой и долго слушал, как основную. В дальнейшем Тамаркина, хоть и не без труда, перевесила, а потом, конечно, то же место занял Рихтер с Бородинцами – и Берлинский, как идеал квартетного виолончелиста.

Хотя, играя того же Брамса, сперва отчетливо не хотел быть на него похож. Потом нашел что-то свое и сейчас уже почти не слушаю записи – то есть, в общем, проявляю все признаки отталкивания от какого-то эталона. Счастье, наверное, что не учился у него – отталкиваться было бы сложнее.

Всякие струнные дела привели к довольно серьезным брамсовским штукам – к кларнетовому квинтету. Позднее сочинение, в котором вариационность возведена в степень  и целый ряд других важных для Брамса вещей раскрыта им вполне.

Даже сейчас не готов всуе обсуждать кларнетовый квинтет, и очень хорошо помню, как услышал первую его запись. Это был Мозговенко и Квартет имени Шостаковича. Послушал и внутри себя сказал “Ой!”. Даже, кажется, никому не рассказал.

Фортепианный квинтет очень понравился, слушал его по дороге часто и выучил, практически, наизусть. Что, в общем, сильно помогло потом его играть. А вот кларнетовый сыграть очень хотел, но мешал перфекционизм.

Хорошо знал две записи – Мозговенко и Бородинцы и Соколов и квартет имени Шостаковича. Сколько жил, столько думал о том, что жизнь бы отдал за то, чтобы Соколов сыграл с Квартетом имени Бородина. Но у них не случилось, а у меня..

В середине девяностых интернета и mp3 не было. Кларнетовый квинтет Брамса я знал по записи с Бородинцами и лучшего не желал. Поскольку не было ничего лучшего, чем Бородинцы.

Заговорил об этом с отцом, который сказал: “Ты послушай Володю Соколова!”

Я очень удивился, но поскольку папино мнение уважал, спросил: “А с кем он играет?” На что папа сообщил, что играет он с квартетом имени Шостаковича и еще раз сделал упор, что я должен это послушать.

Свойственный молодости максимализм не позволял мне верить в еще один русский квартет. Существование Джульярдцев я как-то более или менее для себя допускал, но квартет имени Шостаковича..

При этом папино мнение значило для меня  очень много, а запись я достать нигде не мог. В итоге папа позвонил самому Соколову, с которым он был прекрасно знаком, поскольку много лет играл в духовом квинете, спросил, есть ли у него его пластинка, а узнав, что есть, попросил одолжить эту пластинку мне. Кстати, для общего моего образования, попросил дать заодно и запись Соколова, где они играет концерт и квинтет Моцарта.

Не стоит даже говорить, с каким ужасом я пришел в консерваторию – тогда я учился в Мерзляковке, а в консерваторию приходил только на концерты (правда, почти каждый день) и завороженно иногда проводил по стенам – не верил, что когда-то смогу там учиться. Как сейчас не верю, что действительно учился там.. Но это бог с ним.

Короче говоря, пришел я в Малый зал, поднялся, как было договорено, на четвертый этаж, где Соколов сидел на зачете. Дождался, как опять же было договорено, перерыва, и у первого вышедшего из.. Какой там на четвертом этаже класс большой, забыл уже.. В общем, попросил: “А пустите к Соколову!”

Владимир Александрович сам вышел, выдал мне пластинки в пакете, я, естественно, сказал “спасибо”, почти уже ушел..

Он вдруг говорит:

“Простите!”

— Да, Владимир Александрович?

— Простите, а зачем вам это нужно?

— Что?

— Ну, вот эти пластинки..

– Я очень люблю музыку, Вас не слышал, а папа мне сказал, что Вы лучший в нашей стране.. И потом, мы собираем записи с друзьями, а Вашей записи у нас нет, я другу дам, он перепишет тоже..

Я почему-то стал подробно ему рассказывать, зачем нужны эти пластинки, стоя на пол-пролета ниже его и четвертого этажа Малого зала. Вернее, на пол-пролета ниже по лестнице, и на, видимо, пару жизней ниже по сути..

— И Вы, что же, правда будете слушать?

— Конечно, Владимир Александрович, и очень внимательно.

— Колоссально. Ну, Вы только верните..

Повернулся и ушел. Я вернул ему пластинки. После того, как переписал на кассеты. Но как забирал – помню, а как возвращал – нет. Может, просто в журнал положил.. Поэтому мне кажется, что это был мой единственный разговор с Соколовым.

И потом еще очень хорошо помню его сонаты Брамса в Малом зале с Крайневым. И еще благодаря ему я узнал, что русских квартетов больше, чем один.

Смерть Соколова в 1999 году повлияла на меня очень сильно. Поэтому я очень хорошо помню питерскую кухню, где писал для него что-то слишком маленькое для надгробного слова, и слишком большое для эпитафии.

С тех пор кларнетовый квинтет Брамса стал еще более заманчивой историей для воплощения. Но, в силу сохранившегося частями юношеского максимализма, я никогда не хотел играть его просто так, без того, чтобы поверить в то, что исполнение будет хотя бы отчасти соотноситься с моими юношескими воспоминаниями об этой пьесе.

Понятно, что вариации, понятно, что один из главных жанров для Брамса, понятно, что одно из последних произведений.. Хуже, короче говоря, чем Шуберт – если вникать всерьез.

В результате я нашел людей, с которыми я честно верю, что квинтет получится. Чтобы никто не думал, что все это – лишь реклама концерта, я не назову ни имен, ни даты. Возможно, перебарщиваю, но мне такие вещи играть страшновато. Хотя думаю, что получится хорошо. Практически уверен.

Глядя на то, как сегодня все происходит, забавно думать о том как все происходило тогда, у них.

Чайковский, например, встречался с Брамсом дома у Бродского (скрипача!) и потом написал фон Мекк:

“С Брамсом я кутил. Человек он милый и вовсе не такой гордый, как я воображал..”

Соколов был тоже не гордый, а в результате подробных поисков, кассету с записью его брамсовской пластинки я не нашел. А запись очень нужна. Очень. Найду – но, может, у кого-то уже сейчас есть цифра?

Кларнетовый квинтет Брамса – одно из последних его сочинений. Он, кстати, пережил Чайковского на четыре года..

А за пару дней до смерти написал два письма – скрипачу Иоахиму и своей мачехе. Не знаю, последние или нет, но просто помню, что эти письма были.

Своему давнему другу Иоахиму просто честно дал понять, что ему совсем паршиво, а мачеху, к которой, в принципе, всегда неплохо относился, поберег:

“Дорогая мама!

Для разнообразия я немного прилег и поэтому мне неудобно писать. Вообще же не беспокойтесь. Ничего не изменилось и, как обычно, мне необходимо только терпение.

Сердечно ваш,

Иоганнес”.

А вот настоящей маме когда-то трио написал. Уже после ее смерти, правда. За много-много лет назад до этого письма. Валторновое трио.

Вот такой какой-то этот самый кларнетовый квинтет для меня.