О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!
Мы когда-то собирали записи. Записям на дисках посчастливилось быть каталогизированными в цифровом виде, да и полка с дисками, как ни странно, оказалась прочнее.
Записям на кассетах повезло меньше — они перечислены только в тетрадке, а полка для них оказалась какой-то хлипкой, поэтому за последние десять лет обрушивалась раз пять. Оно бы и ничего, поскольку записи на кассетах требуются все меньше.. Слишком много уже оцифровано — и в основном не мной.
Но временами встречаются — вернее, вспоминаются — какие-то записи, которые мной оцифрованы вовремя не были, на дисках куплены тоже не были, а нужда в них нет-нет, да появится. Хотя помнятся они чуть лучше, чем наизусть. В этот раз речь зашла о записи кларнетового квинтета Брамса в исполнении Владимира Соколова и Квартета имени Шостаковича.
Забегая вперед — кассету я так и не нашел, и ссылку тоже, так что искомое приветствуется в комментах.
Лет пятнадцать назад я и сам не понимал, почему Брамс мне нравится много больше, чем Вагнер. Толкиен тогда был непосредственным кумиром, так что было удивительно, почему мифология и музыка Вагнера не торкает примерно тем же способом. Вот как-то нет.
Полнеба обхватила тень,
Лишь, на западе бродит сиянье —
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись, очарованье.
Пускай скудеет в жилах кровь —
Но в сердце не скудеет нежность.
О, ты, последняя любовь!
Ты и блаженство, и безнадежность.
Видимо, сказалась общая всеядность — разница между Пушкиным и Тютчевым различалась не вполне. А Брамс оказался любовью на всю жизнь, что в более зрелом возрасте, видимо, нормально, а в молодом — скорее, извращение.
Тем не менее, факт остался фактом, записи засушивались до дыр. Тогда были только кассеты и кассетные плейеры, для которых на двухкассетнике создавались копии с записанных оригиналов, чтобы не портить, слушавшиеся по дороге на учебу — жуткая и тогда слишком дорогая для меня технология, которая, тем не менее, позволила сохранить пару действительно ценных записей хотя бы на кассетах — в цифру я их до сих пор не перевел. Все впереди.
Брамс на этих дополнительных кассетах занимал значительное место — даже буквально. В сумке приходилось носить штук пять-шесть кассет. Изначально хрестоматийную тогда запись — Ашкенази и струнники из Кливленда — вытеснила Роза Тамаркина с Квартетом Большого театра.
Почему первая запись оказалось хрестоматийной понятно — ее просто услышал первой и долго слушал, как основную. В дальнейшем Тамаркина, хоть и не без труда, перевесила, а потом, конечно, то же место занял Рихтер с Бородинцами — и Берлинский, как идеал квартетного виолончелиста.
Хотя, играя того же Брамса, сперва отчетливо не хотел быть на него похож. Потом нашел что-то свое и сейчас уже почти не слушаю записи — то есть, в общем, проявляю все признаки отталкивания от какого-то эталона. Счастье, наверное, что не учился у него — отталкиваться было бы сложнее.
Всякие струнные дела привели к довольно серьезным брамсовским штукам — к кларнетовому квинтету. Позднее сочинение, в котором вариационность возведена в степень и целый ряд других важных для Брамса вещей раскрыта им вполне.
Даже сейчас не готов всуе обсуждать кларнетовый квинтет, и очень хорошо помню, как услышал первую его запись. Это был Мозговенко и Квартет имени Шостаковича. Послушал и внутри себя сказал «Ой!». Даже, кажется, никому не рассказал.
Фортепианный квинтет очень понравился, слушал его по дороге часто и выучил, практически, наизусть. Что, в общем, сильно помогло потом его играть. А вот кларнетовый сыграть очень хотел, но мешал перфекционизм.
Хорошо знал две записи — Мозговенко и Бородинцы и Соколов и квартет имени Шостаковича. Сколько жил, столько думал о том, что жизнь бы отдал за то, чтобы Соколов сыграл с Квартетом имени Бородина. Но у них не случилось, а у меня..
В середине девяностых интернета и mp3 не было. Кларнетовый квинтет Брамса я знал по записи с Бородинцами и лучшего не желал. Поскольку не было ничего лучшего, чем Бородинцы.
Заговорил об этом с отцом, который сказал: «Ты послушай Володю Соколова!»
Я очень удивился, но поскольку папино мнение уважал, спросил: «А с кем он играет?» На что папа сообщил, что играет он с квартетом имени Шостаковича и еще раз сделал упор, что я должен это послушать.
Свойственный молодости максимализм не позволял мне верить в еще один русский квартет. Существование Джульярдцев я как-то более или менее для себя допускал, но квартет имени Шостаковича..
При этом папино мнение значило для меня очень много, а запись я достать нигде не мог. В итоге папа позвонил самому Соколову, с которым он был прекрасно знаком, поскольку много лет играл в духовом квинете, спросил, есть ли у него его пластинка, а узнав, что есть, попросил одолжить эту пластинку мне. Кстати, для общего моего образования, попросил дать заодно и запись Соколова, где они играет концерт и квинтет Моцарта.
Не стоит даже говорить, с каким ужасом я пришел в консерваторию — тогда я учился в Мерзляковке, а в консерваторию приходил только на концерты (правда, почти каждый день) и завороженно иногда проводил по стенам — не верил, что когда-то смогу там учиться. Как сейчас не верю, что действительно учился там.. Но это бог с ним.
Короче говоря, пришел я в Малый зал, поднялся, как было договорено, на четвертый этаж, где Соколов сидел на зачете. Дождался, как опять же было договорено, перерыва, и у первого вышедшего из.. Какой там на четвертом этаже класс большой, забыл уже.. В общем, попросил: «А пустите к Соколову!»
Владимир Александрович сам вышел, выдал мне пластинки в пакете, я, естественно, сказал «спасибо», почти уже ушел..
Он вдруг говорит:
«Простите!»
— Да, Владимир Александрович?
— Простите, а зачем вам это нужно?
— Что?
— Ну, вот эти пластинки..
— Я очень люблю музыку, Вас не слышал, а папа мне сказал, что Вы лучший в нашей стране.. И потом, мы собираем записи с друзьями, а Вашей записи у нас нет, я другу дам, он перепишет тоже..
Я почему-то стал подробно ему рассказывать, зачем нужны эти пластинки, стоя на пол-пролета ниже его и четвертого этажа Малого зала. Вернее, на пол-пролета ниже по лестнице, и на, видимо, пару жизней ниже по сути..
— И Вы, что же, правда будете слушать?
— Конечно, Владимир Александрович, и очень внимательно.
— Колоссально. Ну, Вы только верните..
Повернулся и ушел. Я вернул ему пластинки. После того, как переписал на кассеты. Но как забирал — помню, а как возвращал — нет. Может, просто в журнал положил.. Поэтому мне кажется, что это был мой единственный разговор с Соколовым.
И потом еще очень хорошо помню его сонаты Брамса в Малом зале с Крайневым. И еще благодаря ему я узнал, что русских квартетов больше, чем один.
Смерть Соколова в 1999 году повлияла на меня очень сильно. Поэтому я очень хорошо помню питерскую кухню, где писал для него что-то слишком маленькое для надгробного слова, и слишком большое для эпитафии.
С тех пор кларнетовый квинтет Брамса стал еще более заманчивой историей для воплощения. Но, в силу сохранившегося частями юношеского максимализма, я никогда не хотел играть его просто так, без того, чтобы поверить в то, что исполнение будет хотя бы отчасти соотноситься с моими юношескими воспоминаниями об этой пьесе.
Понятно, что вариации, понятно, что один из главных жанров для Брамса, понятно, что одно из последних произведений.. Хуже, короче говоря, чем Шуберт — если вникать всерьез.
В результате я нашел людей, с которыми я честно верю, что квинтет получится. Чтобы никто не думал, что все это — лишь реклама концерта, я не назову ни имен, ни даты. Возможно, перебарщиваю, но мне такие вещи играть страшновато. Хотя думаю, что получится хорошо. Практически уверен.
Глядя на то, как сегодня все происходит, забавно думать о том как все происходило тогда, у них.
Чайковский, например, встречался с Брамсом дома у Бродского (скрипача!) и потом написал фон Мекк:
«С Брамсом я кутил. Человек он милый и вовсе не такой гордый, как я воображал..»
Соколов был тоже не гордый, а в результате подробных поисков, кассету с записью его брамсовской пластинки я не нашел. А запись очень нужна. Очень. Найду — но, может, у кого-то уже сейчас есть цифра?
Кларнетовый квинтет Брамса — одно из последних его сочинений. Он, кстати, пережил Чайковского на четыре года..
А за пару дней до смерти написал два письма — скрипачу Иоахиму и своей мачехе. Не знаю, последние или нет, но просто помню, что эти письма были.
Своему давнему другу Иоахиму просто честно дал понять, что ему совсем паршиво, а мачеху, к которой, в принципе, всегда неплохо относился, поберег:
«Дорогая мама!
Для разнообразия я немного прилег и поэтому мне неудобно писать. Вообще же не беспокойтесь. Ничего не изменилось и, как обычно, мне необходимо только терпение.
Сердечно ваш,Иоганнес».
А вот настоящей маме когда-то трио написал. Уже после ее смерти, правда. За много-много лет назад до этого письма. Валторновое трио.
Вот такой какой-то этот самый кларнетовый квинтет для меня.
Ты рано встаешь или еще не ложился?)))
Мой респект!!!! <3
Боря, восхищению моему нет предела! Какой же ты молодец!