Вчера удалось зайти посмотреть нового «Онегина» в самом Большом театре.
Доволен, что пошел не на одну из генеральных, а на спектакль. Учитывая то, что это был третий спектакль по счету в принципе, и второй спектакль первого состава, я так понимаю, что любые ссылки на «необкатанность» можно сразу признать несостоятельными. Иными словами, я наблюдал уже идущий спектакль, который можно было смотреть, не делая никаких скидок. Особенно, если учесть, что музыкальная составляющая обкатана в Большом театре задолго до этой премьеры.
Между прочим, на форуме «Классика» существует большая тема, посвященная именно «Онегину», которая мною по мере сил освобождается от периодических офф-топиков. В ней можно почерпнуть массу интересных сведений об этом спектакле, а также, стараниями милейшей Инграты Донны посмотреть на фотографии, сделанные на премьерном спектакле и даже послушать записи пары значимых эпизодов из него.
К сожалению, ни Дмитрий Ренанский, ни Варя Турова, которые до премьеры клялись в вечной любви к Дмитрию Чернякову, пока не опубликовали на форуме никаких развернутых отзывов. Впрочем, и я, который до премьеры собирался всласть подискутировать о нем, теперь уже «признаюсь, желанья не имею». Мне как-то вдруг стало понятно, что, чтобы всерьез обсуждать этот спектакль, нужно еще немного подумать. Поэтому ограничусь пока более или менее кратким резюме.
Прежде всего, так и не понял, зачем потребовалось ликвидировать один антракт из двух. Возможно, для того, чтобы отчетливее показать разницу между оформлением сцены в разных действиях. Так или иначе, первый акт «Евгения Онегина», длящийся почти два часа — это сильно. Зато, как только открылся занавес на второй акт, лично я сразу понял, зачем потребовались столь долгие экзерсисы со столом на протяжении всей оперы: всего-навсего для того, чтобы во втором (а по письму — в третьем) акте выдать оформленческий парафраз на «Травиату» Дзефирелли. Ну, то есть один в один.
Правда, артисты оркестра Большого театра в антракте предпочитают формулировку, в которой на сцене строится Бетховенский зал (если кто не в курсе — это был зал для камерных концертов и конкурсов в основном здании Большого. Там выступали многие выдающиеся артисты оперы и оркестра театра. Еще до закрытия здания на ремонт, зал почему-то был закрыт, а вернее — превращен в буфет). Действительно, похоже немного.
Вообще надо заметить, что аллюзий в этой постановке настроено огромное количество — на любой вкус. Масштабное чаепитие в начале первого действия кому-то навеет воспоминания о чеховских пьесах, а кому-то покажется сборищем бюргеров. Действительно, костюмы и вообще атмосфера в первом акте не вполне «русская» если можно так выразиться. Ленский с игрушечным пистолетиком лично мне навеял воспоминания об игорном доме из «Пиковой» и арии Германа. То же, кстати, касается и сцены письма — неожиданно случившаяся в ней гроза и грохот лопнувшей лампочки в люстре (откуда в русской усадьбе электрические лампочки, не знает никто? ой, извините…) ощущается как отсылка к той же «Пиковой».
[irp posts=»152″ name=»Кто главный?»]
Многократное подчеркивание частичной невменяемости большинства персонажей — тут уж совсем простор для воображения. От «Пролетая над гнездом кукушки» с Николсоном до чего угодно еще. Клиника пограничных состояний, одно слово. Ну, и так далее.
Собственно, Черняков поставил неплохой спектакль. Драматический. Хотя сценическое действие часто заглушает музыку. Сидел я, кстати, на первом ярусе прямо рядом с царской ложей — насколько я понимаю, там должно быть довольно прилично все слышно. Например, в сцене письма прямо перед словами «кто ты — мой ангел ли хранитель…» — нежнейшая и трогательнейшая музыка в этом эпизоде — грохот отодвигаемого стола и разлетающихся в разные стороны стульев — это, мягко говоря, не здорово. Если быть точным — это прямой наводкой бьет по впечатлению от музыки: сцена оттягивает на себя внимание, переводит взгляд от самого важного к малозначимым деталям.
Черянякову-сценографу тоже хочется передать большой привет — сцена сделана, на мой вкус, отлично. Возможно, первый акт слегка утомляет некоторой однообразностью, но сценография сама по себе все равно исключительно профессиональная. Дерево в окне после сцены письма — просто сказка, как настоящее. И режиссура вполне профессиональная. Хорошая даже, я бы сказал, режиссура.
Правда, иногда проявляются какие-то «детские болезни» как режиссера, так и сценографа. Яркий свет люстры, висящей всю дорогу над сценой очень часто мешает смотреть и отвлекает от важных вещей, которые происходят на самой сцене. И далее, постоянное мельтешение на сцене слишком часто отвлекает от того важного, что происходит в музыке. В результате проигрывает Чайковский. Иными словами, тот самый талант «отсечь все лишнее» пока до конца не обретен.
Если выражаться без обиняков, то ни эта сценография, ни эти декорации, ни эти костюмы, как ни жаль, не имеют ни малейшего отношения ни к опере вообще, ни к опере Чайковского «Евгений Онегин» в частности. Сразу хочется оговориться — на мой взгляд. На обладание абсолютным знанием я, естественно, не претендую. И, возможно, что-то пойму в дальнейшем — поскольку сам еще ни одной оперы не поставил. Но есть, как мне кажется, некоторые вещи, которые профессиональный оперный режиссер должен бы знать. Например.
Декорации в целом несколько «утоплены» вглубь сцены. Т. е. сцена там и так небольшая, а в этом контексте певцы и вовсе слишком часто оказываются вынуждены петь издали. Выглядит все это красиво, но на музыке, балансе и ансамбле с оркестром сказывается не лучшим образом. Кроме того, певцы постоянно поют либо в задник, либо в кулису. Я и сам думаю, что петь нарочито в зал, поедая при этом глазами дирижера — не совсем то. Но это лечится грамотной постановкой мизансцен, а вовсе не наплевательским отношением к требованиям акустики. Наверное. То есть мне так кажется.
Кстати сказать, на том спектакле, где я был, за красивую драматическую игру исполнители несколько раз заплатили глобальными ансамблевыми провалами. Тем не менее, в идеале, акустические сложности должны быть сведены к минимуму за счет того, что на сцене существует «коробка». То есть, в принципе, звук должен идти в зал за счет декораций — больше ему идти некуда.
Еще одна вещь, которая мне показалась неправильной и, собственно, калечащей саму идею оперы — во всяком случае, в таком виде, в каком я ее понимаю. Герои — Татьяна, Онегин, Ленский, даже Гремин — они в результате этой постановки получились не совсем теми, кто они есть в опере. В смысле — то, что происходит в музыке не совпадает с тем, как ведут себя певцы на сцене. Скажем, я не очень понял, почему ария Ольги из первого акта вдруг оказалась истерикой. Отчего Татьяна, вопреки ее и словесным, и музыкальным характеристикам, оказывается истеричкой, причем не без некоторого сексуального подтекста. Разве что вспомнить сон Татьяны у Пушкина — но разве в опере есть какой-то намек на него?
В связи с чем Онегин отказывался стрелять в Ленского? Настоящий Онегин и у Пушкина, и у Чайковского никогда бы так не поступил — он слишком трус для этого, мне кажется. Почему Ленский выставлен своего рода «городским сумасшедшим» — разве он таким был? С другой стороны, строить из себя шута (Трике у Чернякова — персонаж без голоса, а куплеты поет все тот же Ленский) так, как это делает Ленский у Чернякова — для этого надо пожить. Ленский, при всем уважении, не какой-нибудь там князь Мышкин.
Есть и совсем чудесные находки, которые я просто не знаю, чем объяснить: скажем «опять Онегин… встал на пути моем» Татьяна поет не «про себя», а, натурально, Гремину в лицо. Жалуется мужу, то бишь.. Стала бы она это делать у Чайковского или у Пушкина? Сомневаюсь..
В целом, происходящее на сцене, на мой взгляд, входило в некоторый конфликт с музыкой — о причинах можно говорить долго, с примерами. Но именно это лично меня от постановки г-на Чернякова отталкивает сильнее всего. Впрочем, нужно еще несколько раз посмотреть этот спектакль, чтобы понять, каким он станет в дальнейшем — возможно, какие-то вещи будут режиссером доработаны.
Важно в этом контексте, что музыкальная составляющая, как раз, оказалась на высоте. Наиболее сильное впечатление на меня произвели Ленский-Дунаев и Онегин-Квечень. Действительно очень хорошие голоса и очень приличные актеры. Женские голоса понравились чуть меньше, но, тем не менее, в общем и целом я бы сказал, что вокалисты подобрались исключительно сильные — я с удовольствием увидел бы их в старой постановке.
Об оркестре мне говорить как-то не с руки, но все-таки, раз уж зашла речь о музыке… Оркестр мне показался очень аккуратным (за исключением нескольких мест) и очень неброским. Неброским даже тогда, когда хотелось бы несколько большей осязаемости звука. Но нет — коллектив играл аккуратно, тихо и, в общем, довольно мало обращал на себя внимание. В принципе. Лично мне бы хотелось более яркого исполнения (и менее частого хохота и грохота на сцене) — но, возможно, это деталь концепции.
В целом — это спектакль, скажем так, «два в одном». Драматический «Страсти в деревне Тютькино с эпилогом» в постановке Дмитрия Чернякова и замечательная опера Чайковского «Евгений Онегин» в очень хорошем исполнении приглашенных солистов, хора и оркестра Большого театра под руководством Александра Ведерникова. Эти два спектакля по большей части никак не пересекаются — но по странному стечению обстоятельств идут в одном зале в одно и то же время. Сходить, мне кажется, можно один раз — сильное впечатление гарантировано. Но вот при втором просмотре лично я мог бы и заскучать.
Хотя в действии, происходящем на сцене, есть некоторые вещи, которые заставляют задуматься об этом спектакле уже после его окончания. Не скажу, что я приятно поражен, но всё же могу предположить, что в этом спектакле есть подтексты, которые могут заставить пересмотреть и переслушать его заново.
[irp posts=»1081″ name=»Театр Станиславского»]
Вот так. Не претендую на полноту аргументации — это, все-таки, отрывочные мысли, а не рецензия. Возможно, в комментариях что-то еще вскорется — хотя, если честно, этот спектакль, как показывает практика, не хочется обсуждать слишком долго — начинаются холивары.
дико круто. только что вернулась со спектакля, была третий раз. на форуме писать не хочу, раздражает всеобщая истерика. причем и поклонников и противников. но вот тут — читаю тебя, и даже улыбаюсь. редко такое бывает — не согласна почти с каждой строчкой:)))
Ну, и славно. 🙂 Собственно, я приблизительно так и думал. Каждому — свое, ведь так? 😉 Ты на форуме писала про любовь что-то — собственно, и представления о любви, помимо всего прочего, у каждого свои. А опера и про любовь тоже. Так что иначе и быть не могло, я думаю. 8)
А парте — а разве есть истерика?
Ребята, это отстой! Жалко Петра Ильича с его "Лирическими сценами"!
Многие режиссерские ходы излишне прямолинейны, в них нет тонкости (вспомните арию Гремина, где он чуть ли не показывает пальцем на "злодеев", "кокоток"). Кажется, временами на сцене слишком много народа для лирических сцен. Образ Татьяны будто бы навеян Панночкой Гоголя.
я простой работяга, в кои то веки решил приобщиться к великому искусству. я не критик, и не театрал…у меня нет слов культурно выразить мысли, одни эмоции.не могу понять, зачем уродовать классику.куда катиться мир, если Большой допускают Черняковых? наверно, в следующий раз, когда когда приду на сцену отреставрированного БТ, услышу там Шуру Каретного.
http://paslen.livejournal.com/501627.html
Дело об «Евгении Онегине» в Большом театре
Дело в том, что это очень качественная, добротная постановка, пробирающая до печенок. Стильная и красивая. Дмитрий Черняков не только режиссер, но и сценограф, что придаёт воплощению необходимую цельность. Ни о каком глумлении над классикой, о котором вопила в открытом письме Галина Вишневская, здесь нет. Есть остроумное и вполне доброжелательное обыгрывание реалий пьесы, насыщение ее многочисленными аллюзиями — считывать их и перечислять устаёшь и, в конечном счёте, отключаешься, просто смотришь спектакль.
Черный занавес открывают уже на увертюре и дальше все сцены, за исключением финального бала, показывают в одной декорации. Аккуратно выстроенная помещичтья гостинная с большим круглым столом, за которым сидят люди, едят, общаются. Круг этот и будет основным действующим местом драмы, герои очень редко остаются наедине друг с другом, постоянно присутствуют массовка, второстепенные персонажи — этакий русский мир-пир горой, постоянное застолье, не менее стойкое же и похмелье. Режиссерские акцентцы очень точно и точно (ненавязчиво) распределяются с помощью света — кажется, после «Пиковой дамы» в Мариинке я вижу второй спектакль, где световая партитура играет такую же формообразующую роль, что и декорация. Изменения света подчёркивает не только перемену действия, но и расставляют смысловые акценты. Во время сцены письма, Татьяна сидит в полутемной комнате с закрытыми окнами. Постепенно люстра начинает светить все ярче и ярче, в апофеозе она вспыхивает в полную силу, тут же с хлопотом раскрываются окна, врывается ветер и люстра перегорает. Когда Онегин приезжает после «охоты к перемене мест» он попадает на конец званого ужина, когда халдеи начинают убирать приборы и грязную посуду, гасят и свет, мол, поезд уехал, тю-тю.
Очень важно, что сценическая комната вытянута внутрь сцены, являя замкнутое пространство, окаймленное со стороны зрительного зала черным мощным квадратом рамы, внутри которого действие и происходит. Визуально это воспринимается как жизнь в коробочке, в камере обскура, как в видеоинсталляциях Сорена, где есть коробка, а все действие совершается внутри. Словно бы театру мало четвертой стены и нужно отгородить место действия дополнительными средствами. Причем, картинка не меняется -все тот же стол, три окна, две высоких двери, буфет у стены, ампирная софа. Для чего же тогда нужно было торопиться предъявлять картинку уже на увертюре, ведь она и без того обязана замылиться в течении всех последующих действий? А в том-то и дело, что обозначив место действия, Черняков делает его нейтральным и все более и более незаметным, постепенно выхолащиваемым — чтобы вытящить на первый план содержательную часть музыки, чтобы любые действия протоганистов воспринимались словно бы на первом плане. Как в кино.
Из-за статики музыка становится «слышнее». Действеннее. Несмотря на постоянную суету и мельтешение хора. Для всех, в том числе второстепенных актеров, придуманы подробные рисунки, все активно хлопочут лицами и активно перемещаются. То есть, в условном пространстве возникает уплотнение в виде вполне реалистического, хотя и несколько гротесково заостренного, содержания. Условное совмещается с жизнеподобным для того, чтобы оправдать мотивировки сюжета. Ибо, если абстрагироваться от того, что мы имеем дело с архитепическим текстом русской литературы-культуры, сюжет и в самом дле странный: неловкая путаница (хотели как лучше, а получилось как всегда) приводит к трагическим последствиям. Черняков подчёркивает эту случайность: Ленский и Онегин не собираются стреляться, а борются за ружье, которое случайно выстреливает. До самого последнего момента жизни Ленского все дурачатся и веселятся, задирают нерадивого романтика, из-за чего его ещё жальче. Стреляется Онегин в самом конце, прежде чем пропеть финальное «Позор… Тоска…О жалкий жребий мой…», но пистолет даёт осечку.
Из-за этого смещения спектакль, кстати, получается, в основном про Ленского, после его исчезновения финал превращается в эпилог, в скороговорку, где история досказывается после апофеоза. Перегоревшее догорает на холостом ходу. Хотя финальная сцена бала оказывается особенно эффектной за счет изменения декорации: кремовые, пастельные тона загородного дома меняются на вампирски-алое пространство дорогого ресторана. Но круглый стол и здесь оказывается центром композиции.
Понятно почему — Чернякову важно было показать бытовуху, скученность и скучность бытовых ритуалов, раз и навсегда заведенных. Ведь он поставил спектакль про морок, про амок, про любовь-страсть, которая выспыхивает нечаянно-нежданно, подминает под себя, растаптывает, являясь единственным средством победить скуку жизни, обрядово-календарную зацикленность. В достаточно аскетичном по внешним средствам спектакле, он пару раз жирно подчёркивает неадекватность и истеричность и Татьяны, и Ольги, утонувших сначала в омуте бесчувствия, а потом прибитых нечаянно нахлынувшим. Это «Евгений Онегин» про томления и про сублимацию, про невозможность реализовать свои чувства в идеальном смысле — то есть вытаскивается подспудная мысль, которая двигала Чайковским во время написания. Ибо если подавляющее большинство сцен и арий здесь принадлежит женщинам, то зачем же, всё-таки, спектакль называется «Евгений Онегин»? Заглавный герой появляется здесь эпизодически как deus ex machina, наводит шорох и вновь оставляет сцену настаиваться в томлениях. Возможно, именно это и возмутило Вишневскую — с помощью очень простых процедур (действие идет в одном помещении) Черняков очистил канонический текст от накипи и на первый план полезла трагедийная русская неврастения, неизбывная, тяжёлая, похмельная.
Не зря самые хитовые арии протоганистов окружают старухи — допустим Няня дана Татьяне по сюжету, но когда Ленский поет свою последнюю арию («Что день грядущий мне готовит») ему в соседи подсаживают уморительную старушку-сплетницу, которая переживает в течении арии целое интеллектуальное приключение. Такова же и мать Татьяны, хозяйка большого стола, озабоченная тем, чтобы все гости были накормлены-напоены, да и сама не прочь выпить рюмку водки не закусывая. Для всех для них страсти на разрыв аорты — дела давно минувших дней, они перегорели (как та люстра в сцене письма Татьяны), живут близним кругом забот и людей, а все метания молодых — для них игры неокрепших и неоперившихся. Вот повзрослеют, станут серьезными людьми. Ан нет, пока ты молодой — танцуй, люби, рви жилы, морочь голову себе и людям, балансируй на грани, выпадая [в том числе- как Ленский, как Онегин] и за грань тоже. Именно поэтому в порыве Татьяна, только что закончившая писать письмо Евгению, с чудовищным скрежетом и шумом сдвигает огромный круглый стол с его обычного места — ей удалось на какое-то время вырваться из удушающей бытовухи. Однако, к финалу она вполне вписана в истеблишнмент круговой поруки, которую пародирует антураж последней сцены.
Голоса невеликие, но и не стыдные, аккуратные. Ленский-англичанин (клерк из Сити) поёт с акцентом, у остальных каши во рту не меньше. Но «Онегин», слава Богу, не та опера, где нужно знать слова + английские титры по бокам. Конечно, очень странно видеть постановку «Онегина» без снега во время дуэли или без вальсирующих пар в сцене бала (у Чернякова все статично, как когда-то в зачине спектакля, общаются за общим столом), однако все эти смещения, во-первых, оказываются оправданными с точки зрения психологии и причинно-следственных, а, во-вторых, позволяют выстроить цельное и вполне вкусное [питательное] — и визуально, и интеллектуально — зрелище. Тем, кто скучает по рутине на оперных подмостках достаточно сосредоточиться на работе оркестра, старомодно тяжеловесного, вздрагивающего на стыках и поворотах, звуки которого медленно оседают на стены оркестровой ямы крупнозернистым, ноздреватным снегом.
Борис, очень убедительное мнение, аргументированный и эмоционально ровный комментарий без излишеств.
Спорить с Вашими доводами, признаюсь, трудно, поэтому ограничусь тем, что скажу — прочитал с удовольствием, хотя при этом остался при своем впечталении об этом спектакле. Но мое мнение не мешает мне уважать Ваше 🙂
Спасибо, тезка. 8) Собственно, речь не столько о том, чтобы кого-то переубедить — в случае с этим «Онегиным» я почти знаю, что это невозможно — сколько о том, чтобы в какой-нибудь раз сказать про то, что очень уж достало то, что уже на проятжении нескольких лет в Большом театре настойчиво о чем-то рассказывают, но при этом не готовы показать практически ни одной сколько-нибудь значимой постановки. Раньше это называлось — замах на рубль, удар на копейку. Последняя «Кармен», в частности, — прекрасное тому подтверждение. Кстати, спекулянты билетами, которых театр, как говорили, победил еще несколько лет назад, при мне очень ругались. Ни фига не продается новая «Кармен». «Онегин», скорее всего, продается. Но как Покровского жаль — не передать. 8)
Спасибо, отличный комментарий. Смотрел спектакль по ТВ.
Впечатления мои практически совпали с Вашими.
И Вам спасибо. Комментарий, правда, написан по следам премьеры — но спектакль с тех пор не сильно изменился. 😉